Кода (итал. coda – «хвост, конец, шлейф») в музыке – дополнительный раздел, возможный в конце музыкального произведения и не принимающийся в расчёт при определении его строения; пассаж заключительной части произведения.

В нашей эпистолярной симфонии в качестве коды могло бы выступить пышное, исполненное патетики послесловие.

Но, знаете… Не хочется громких слов. Ни к чему они здесь!

«Оркестр» перевернёт последние страницы партитуры хроник, и в партитуру эту гармонично вписалось несколько минорных соло – слов об усопшем, рождённых знавшими его людьми.

Печальный «шлейф» начнём, разумеется, с письма.

«К вечной памяти Ивана Сергеевича Тургенева.

Дорогой благодетель ты мой, посылаю тебе на гроб твой мои душевные горькие слезы вместо дорогого венка.

Любил и предан тебе был я всей душою и гордился тем, что был твой слуга

З. Балашов.

1883 года 30 августа»

Эти пронзительные строки написал слуга Тургенева, Захар Фёдорович Балашов, верой и правдой служивший писателю почти сорок лет.

Вопреки распространённому заблуждению Захар не был крепостным. Кронштадтский мещанин Балашов поступил к Ивану Сергеевичу «на службу» камердинером в 1844 году, когда молодой писатель почти безвылазно жил в Петербурге, поскольку состоял в чине коллежского секретаря особой канцелярии министерства внутренних дел.

С той поры Захар обустраивал быт Тургенева, где бы тот ни был – правда, лишь в пределах России.

Иван Сергеевич привязался к Балашову, ценил его заботу, и когда в 1870-х годах камердинер ослеп на один глаз, писатель отправил его на заслуженный отдых, выделив в Спасском участок на берегу пруда (теперь этот живописный водоём так и называется – «пруд Захара») и положив регулярный «пенсион». В отсутствие Тургенева Захар следил за сохранностью дома, а в его приезды, как в прежние времена, занимал свою комнату и выполнял свои былые обязанности.

Узнав о смерти Тургенева, Захар Фёдорович очень горевал и послал Полонскому в Петербург письмо, которое просил прочесть на похоронах писателя.

Была ли выполнена эта просьба – неизвестно. Но «глас народа» на этих похоронах прозвучал: впереди похоронной процессии решено было нести венок от крестьян Спасского и Кальны (деревня в Чернском уезде Тульской губернии, одно из тургеневских поместий).

Вообще, «последний путь» Ивана Сергеевича в силу его пожелания стал таковым в самом буквальном смысле. И это было не просто посмертное путешествие, а мощный финальный аккорд, гармонично завершающий драматичную симфонию жизни писателя.

Тургенев скончался 22 августа (3 сентября) 1883 года в своём буживальском доме.

За несколько дней до смерти он завещал похоронить его рядом с могилой своего друга В.Г. Белинского на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге. Высшим его желанием было бы лечь у ног своего учителя, Пушкина, в Михайловском, но: «Я не заслуживаю такой чести», – прошептал умирающий классик.

Удивительно, что Тургенев, бо́льшую часть жизни следовавший за семейством Виардо, то есть не просто любивший, но испытывающий потребность находиться как можно ближе; Тургенев, окончательно осевший к концу жизни в Европе и почти утративший связь с Россией, пожелал лечь в российскую землю.

Это пожелание поспособствовало тому, что прощание с телом классика, стихийно превратившееся в траурные «гастроли», длилось больше месяца. Сколь бы неуклюже не прозвучало нижеследующее высказывание, но Тургенев, всю жизнь жаждавший публичного признания – не как славы, а как способа существования любви, – остался бы своими проводами доволен и, пожалуй, прослезился бы от нахлынувших чувств.

Умер Тургенев в понедельник. Уже во вторник было произведено вскрытие и бальзамирования тела. В этот же день французские специалисты сделали посмертные снимки писателя и гипсовые слепки его лица и кисти руки. В среду гроб с покойным был отправлен в Париж, где на следующий день в русской церкви на rue Daru прошло отпевание усопшего.

Близкий знакомый Тургенева английский писатель Уильям Рольстон писал:

«На прошлой неделе, в пятницу, в Париже, в русской церкви совершалось заупокойное молебствие, которое надолго сохранится в памяти всех, кто на нем присутствовал. Отпевали Ивана Сергеевича Тургенева, одного из самых прекрасных, самых благородных людей на земле... Одной из самых волнующих сцен прощания с И. С. Тургеневым было появление в церкви до начала службы группы русских "нигилистов", возглавляемых Лавровым, в обычное время редко посещающих церкви, которые возложили на гроб писателя траурный венок с надписью: "От русских эмигрантов в Париже"».

После отпевания гроб поместили в подвальной часовне церкви. Пышные траурные мероприятия начались лишь 19 сентября (1 октября) 1883 года – в день, когда тело Ивана Сергеевича предстояло отправить на траурном поезде из Парижа в Санкт-Петербург.

Последнее путешествие писателя подробно описал его современник, известный юрист, сенатор А.Ф. Кони. Приведённые ниже цитаты – из его очерка «Похороны Тургенева».

Итак,

«На станции Северной железной дороги была устроена траурная часовня (chapelle ardente), производившая, по отзывам очевидцев, величественное впечатление. Среди четырехсот собравшихся проститься с телом было не менее ста французов, и между ними носители славных и выдающихся имен во французской литературе и искусстве. Тут были между прочими: Ренан, Эдмонд Абу, Жюль Симон, Эмиль Ожье, Золя, Додэ, Жюльетта Адам, любимец Петербурга артист Дьедонэ и композитор Масснэ».

Из прощальной речи Эдмонда Абу:

«Вы не просто любили Францию: но вы ее любили изящно, именно такой любовью, какой она вправе требовать для себя! Она с гордостью усыновила бы вас, если бы вы того пожелали, но вы всегда оставались верным России, и хорошо поступали, ибо тот, кто не любит своего отечества всецело, слепо, до глупости, останется всегда человеком только наполовину. <…>

Великие государственные люди, ваши соседи на западных границах, знают, что их ожидает после смерти. У них будут железные статуи, поддерживаемые военнопленными, побежденными, захваченными, несчастными, закованными в цепи. Кусочек разбитой цепи на белой мраморной плите всего лучше шел бы к вашей славе и удовлетворил бы, я уверен в том, ваше скромное самолюбие».

Пока тело Тургенева везли на родину писателя, российские газеты ежедневно сообщали о панихидах в крупных и малых городах Российской империи – Баку, Белостоке, Брянске, Варшаве, Вильне, Витебске, Воронеже, Гродно, Динабурге, Ейске, Екатеринославе, Калуге, Киеве, Кинешме, Кишиневе, Курске, Луцке, Мариуполе, Миргороде, Нерчинске, Нижнем-Новгороде, Новгороде, Новочеркасске, Одессе, Орле, Павловске, Полтаве, Пскове, Рыбинске, Рязани, Самаре, Саратове, Тамбове, Ташкенте, Твери, Тифлисе, Томске, Туле, Царицыне, Череповце, Шуе и других.

Происходили эти панихиды в городских соборах, университетах, мужских и женских гимназиях, синагогах, студенческих общежитиях, консерваториях, театральных училищах, библиотеках и прочих публичных местах.

С речами о покойном писателе во время этих панихид, как правило, выступали священники, законоучители, изредка – преподаватели литературы, профессора.

Л.Н. Толстой (из писем):

«Я беспрестанно думаю о Тургеневе, и я его ужасно люблю и жалею, перечитываю его. Я живу с ним…»

В.В. Верещагин (из воспоминаний):

«…такое полное, высокое творчество, как мне кажется, встретишь не у многих: кроме Пушкина и Льва Толстого, разве ещё у Лермонтова в прозе».

Рано утром 23 сентября (5 октября) траурный поезд прибыл на станцию Вержболово (ныне – литовский город Virbalis, а тогда – пограничный городок Сувалкской губернии). Там состав простоял до понедельника, дабы в Петербург он прибыл в день, назначенный для похорон – 27 сентября (9 октября).

Мопассан. Очерк «Иван Тургенев» (опубликован в газете "Gaulois" 5 сентября 1883 г.):

«Наряду с поэтом Пушкиным <...>, которым он страстно восхищался, наряду с поэтом Лермонтовым и романистом Гоголем он всегда будет одним из тех, кому Россия должна быть обязана глубокой и вечной признательностью, ибо он оставил ее народу нечто бессмертное и неоцененное - свое искусство, незабываемые произведения, ту драгоценную и непреходящую славу, которая выше всякой другой славы! Люди, подобные ему, делают для своего отечества больше, чем люди вроде князя Бисмарка: они стяжают любовь всех благородных умов мира. <…>

Не было души более открытой, более тонкой и более проникновенной, не было таланта более пленительного, не было сердца более честного и более благородного».

Когда поезд отправился от Вержболово к Петербургу, на всех остановках по пути следования проходили панихиды и прощания с Тургеневым. Местные жители каким-то образом узнавали, что в проезжающем поезде перевозят гроб с телом писателя и стекались со всей округи к станциям и полустанкам железной дороги.

Бруно Штойбен (немецкий публицист). Некролог на смерть Тургенева:

«В течение двадцати лет мы, немцы, всё больше и больше привыкали считать Тургенева одним из наших литераторов... Ни в какой иной стране не переводились его сочинения столько раз, не читались так жадно, не восхищались ими с таким энтузиазмом, как в нашей».

Утром 9 октября вагон с телом писателя прибыл на Варшавский вокзал Санкт-Петербурга. Похороны состоялись в этот же день.

И вновь слово А.Ф. Кони:

«Прием гроба в Петербурге и следование его на Волково кладбище представляли необычные зрелища по своей красоте, величавому характеру и полнейшему, добровольному и единодушному соблюдению порядка. Непрерывная цепь 176-ти депутаций от литературы, от газет и журналов, учёных, просветительных и учебных заведений, от земств, сибиряков, поляков и болгар заняла пространство в несколько вёрст, привлекая сочувственное и нередко растроганное внимание громадной публики, запрудившей тротуары, – несомыми депутациями изящными, великолепными венками и хоругвями с многозначительными надписями. Так, был венок "Автору „Муму“" от общества покровительства животным"; венок с повторением слов, сказанных больным Тургеневым художнику Боголюбову: "Живите и любите людей, как я их любил", – от Товарищества Передвижных выставок; венок с надписью "Любовь сильнее смерти" от педагогических женских курсов. Особенно выделялся венок с надписью "Незабвенному учителю правды и нравственной красоты" от Петербургского юридического общества... Депутация от драматических курсов любителей сценического искусства принесла огромную лиру из свежих цветов с порванными серебряными струнами».

Мог ли Иван Сергеевич желать более красивого финала?