У Тургенева случались серьёзные ссоры с современниками. С кем-то (как, например, с Толстым впоследствии – годы спустя – отношения налаживались; с кем-то (как с Некрасовым) примиряла смерть «обидчика»; а кто-то так и оставался на всю жизнь «недругом». Достоевский вошёл в число последних.
Начиналось всё превосходно. Два величайших русских писателя познакомились осенью 1845 года. Достоевскому тогда было 24 года, его коллеге по литературному цеху – 27 лет. 16 ноября
«На днях воротился из Парижа поэт Тургенев (ты, верно, слыхал) и с первого раза привязался ко мне такою привязанностию, такою дружбой, что Белинский объясняет ее тем, что Тургенев влюбился в меня. Но, брат, что это за человек? Я тоже едва ль не влюбился в него. Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, 25 лет, – я не знаю, в чем природа отказала ему? Наконец, характер неистощимо прямой, прекрасный, выработанный в доброй школе».
А дальше в отношениях двух молодых литераторов всё пошло наперекосяк. Вначале возникла личная неприязнь. Знакомство их состоялось в литературном кружке Виссариона Белинского. И так уж повелось, что все кружковцы постоянно «подкалывали» лишённого способности к самоиронии Достоевского. Особенно усердствовал в троллинге Тургенев. Фёдор Михайлович всерьёз обижался. Апофеозом стал «опус» «Послание Белинского к Достоевскому», в 1846 году написанный Тургеневым совместно с Некрасовым. Послание начиналось строфой:
«Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ...»
Через некоторое время психологическая несовместимость писателей дополнилась несовместимостью идеологической: Фёдор Михайлович исповедовал славянофильство, монархизм и православие; «западник» Иван Сергеевич своим европейским либерализмом эту лодку раскачивал.
Какое-то время Тургенев с Достоевским сохраняли видимость нейтралитета и даже сдержанно похваливали друг друга в критических заметках, но опубликованный в 1867 году тургеневский «Дым» сделал дальнейшие «дипломатические отношения» невозможными.
28 июня (10 июля) 1867 года в Баден-Бадене между писателями произошла крупная ссора, которая привела к окончательному разрыву.
И вот 13 лет спустя, в июне 1880 года судьба сводит двух непримиримых недругов на заседаниях Общества любителей российской словесности в дни пушкинских торжеств, посвящённых открытию первого в Москве памятника великому поэту.
Речь Тургенева о Пушкине была хороша. Но речь Достоевского её затмила. Не то что бы она была «лучше»… (Чем это «лучше»-«хуже» измерить?) Просто произнесённое Фёдором Михайловичем как бы сразу отпечатывалось в вечности.
Понятно, что говорил Достоевский о Пушкине, о его произведениях, о героях этих произведений. То есть, во-первых, современных ему литераторов, вроде бы, можно было не упоминать вовсе, а, во-вторых, отношение на тот момент к Тургеневу нам известно. И, тем не менее, вот фрагмент очерка «Пушкин», прочитанного Достоевским заседании Общества любителей российской словесности 8 июня 1880 года:
«… она [Татьяна Ларина. – Прим. автора] главная героиня поэмы. Это положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоза русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе – кроме разве образа Лизы в "Дворянском гнезде" Тургенева».
Немая сцена!
Упомянуть персонаж романа своего заклятого врага да ещё в одном ряду с пушкинской Татьяной!..
И что же?
А ничего. Никакого примирения после этого не случилось, хотя Достоевский в тот же день написал жене:
«Тургенев, про которого я ввернул доброе слово в моей речи, бросился меня обнимать со слезами».
Может, и бросился. Может и обнимал. Тому были свидетели. Но ни к какому примирению эти объятия не привели.
13 июня Тургенев писал Стасюлевичу:
«...Во всех газетах сказано, что лично я совершенно покорился речи Достоевского и вполне одобряю. Но это не так, и я еще не закричал: ты победил, галилеянин! Это очень умная, блестящая и хитро искусная при всей страстности речь всецело покоится на фальши, но фальши крайне приятной для русского самолюбия. И к чему этот всечеловек, которому так неистово хлопала публика? Да быть им вовсе не желательно: лучше быть оригинальным русским человеком, чем этим безличным всечеловеком. Опять все та же гордыня под личиною смирения... Но понятно, что публика сомлела от этих комплиментов...»
В чистом итоге два факта: примирение Тургенева и Достоевского так и не состоялось; Достоевский НЕ СМОГ не упомянуть Тургенева в своей программной речи, посвящённой Пушкину.